Многие доказательства ставят под сомнение дарвиновскую теорию эволюции. Мы рассмотрим некоторые из них в последующих двух главах.
Поэтапное происхождение или творческий замысел
Некоторые биологи используют свои доказательства, чтобы разграничить так называемый научный подход к происхождению (поэтапное происхождение) от «ненаучного» по их мнению подхода (творческий замысел). Такие демаркационные доказательства вытекают из философии науки, называемой логическим позитивизмом (1). Логическому позитивизму положено начало на семинаре Морица Шлика в Венском университете в 1923 году. К нему примкнули А. Дж. Аир, Рудольф Карнэп, Герберт Фейджел и Людвиг Уитгенштейн. Они установили то, что, по их мнению, является стандартом понятий, имеющих смысл. Как отмечает Милард Эриксон: «Согласно их точке зрения существует только два вида осмысленного языка: 1) математико-логические истины, в которых утверждение содержит ответ в себе самом, например, „сумма углов треугольника равна 180 градусам" и 2) эмпирические истины, например, „книга лежит на столе". Эмпирические истины являются утверждениями, которые подтверждаются чувственными данными. Только такие виды языка имеют смысл. Все другие утверждения, не относящиеся к математическим, эмпирическим или научным, удостоверенным чувственными данными, являются в буквальном смысле „вздором", или бессмыслицей» (2).
Как справедливо заметил Эриксон, логический позитивизм свел язык метафизики, этики, теологии и других отраслей знания к бессмыслице. Это заключение невозможно подтвердить, используя ограниченные критерии самого логического позитивизма. Итак, логический позитивизм терпит крах, потому что не может отвечать собственным критериям.
С крахом логического позитивизма аналитическая философия пришла к изучению языка в контексте его использования, — подхода, известного как функциональный анализ. Это значит, что мы должны оценивать язык, используемый в биологии и теологии, из разных контекстов двух областей. Следовательно, критерий для оценки подлинности одного не может служить критерием для оценки подлинности другого.
Людвиг Уитгенштейн в своих более поздних взглядах сравнивал разные контексты с разными играми. Никто не стал бы применять правила игры в бейсбол к футболу. В каждой игре существуют свои правила. Таким же образом язык теологии при рассматривании сотворения и творческого замысла соответствует своему собственному контексту и так же имеет силу в своем контексте, как любой другой язык в других контекстах, в том числе биологических взглядах на поэтапное происхождение.
Стивен Майер написал о методологическом эквиваленте разумного творческого замысла и натуралистического поэтапного происхождения: «Творческий замысел и поэтапное происхождение оказываются равно научными или равно ненаучными в зависимости от критериев, используемых для определения их научного статуса, и, чтобы вынести такую оценку, выбираются готовые критерии, нейтральные с позиций метафизики» (3). Дело в том, что слово «замысел» пришло в научную лексику благодаря работам физиков. Они «раскрыли вселенную, несомненно, очень тонко настроенную для возможности существования человеческой жизни» (4).
«Несмотря на это возрождение интереса к гипотезе (разумного) замысла, физики, космологи, биологи с неохотой рассматривают такую идею. Как заметил историк науки Тимоти Линайор: „Современная биология упорно сопротивляется телеологическим воззрениям. И все же почти в каждой области исследований биологи находятся в большом затруднении, пытаясь найти язык, который обходил бы стороной замысел, присутствующий в живых формах"» (5). Кроме того, как сказали Мей-Вон Хоу и Питер Т. Саундерз, «всемогущая сила естественного отбора стала все больше и больше походить на объяснение с точки зрения сознательного творческого замысла всемогущего Творца» (6).
Функция ДНК
В 1953 году Френсис Крик и Джеймс Уотсон открыли строение двойной спиралевидной молекулы ДНК (7). ДНК чрезвычайно обогатила наше понимание того, как развивается живой организм. Исследования показали, что идея естественного отбора и случайной генетической мутации с акцентом на поэтапное происхождение является слишком узкой точкой зрения, потому что ДНК — этот уникальный способ сохранения информации говорит намного больше о творческом замысле мудрого Творца.
Майкл Дентон в своей оригинальной книге «Эволюция: теория перед лицом кризиса» говорит об удивительной способности ДНК сохранять биологическую информацию. «Способность ДНК сохранять информацию в огромной степени превосходит ту же способность у любой другой известной системы. Она настолько продуктивна, что вся информация, определяющая такой сложный организм, как человек, помещается в менее чем нескольких тысячах миллионных долей грамма. Информация, определяющая все виды организмов, когда-либо существовавших на планете, количество которых, согласно Г. Г. Симпсону, равно миллиарду, могла бы поместиться в чайной ложке, и там еще осталось бы место для всей информации, содержащейся в каждой когда-либо написанной книге» (8).
Джон В. Оллер и Джон Л. Оумдэл сравнили со способностью ДНК способность человеческого языка. Они заметили, что «происхождение способности человеческой речи сходно с вопросом происхождения самой жизни» (9). Они делают вывод, что «сложные и отчетливые структуры языка отображены в деликатных композициях биологических структур в соответствии с информацией, закодированной в ДНК. Мы логически показали, что речевая способность не может появиться чисто материалистическим путем. Логическая пропасть, разделяющая разум и материю, является непреодолимым барьером для любого происхождения материалистическим путем. Если принять определения Пирса и Эйнштейна, то пропасть, которую они описывают, невозможно преодолеть без вме-шательства воистину трансцендентного Разума — они оба делают такое заключение» (10).
Неверно говорить вместе с зоологом Оксфордского университета Ричардом Доукинсом, что Бог не может быть источником ДНК. «Объяснять происхождение механизма ДНК/протеина, ссылаясь на небесного Конструктора, значит не объяснить совершенно ничего, ибо остается необъяснимым происхождение небесного Конструктора. Можно сказать нечто такое: „Бог всегда был там" или, позволив себе такого рода ленивый подход, вы с тем же успехом можете сказать „ДНК всегда была там" или „Жизнь всегда была там" и этим все сказано».
Доукинс упустил из виду, что в живом организме происходит работа на двух уровнях — ДНК на более высоком уровне предлагает проект, а на более низком уровне происходят физико-химические процессы, рассматриваемые некоторыми как модель происхождения. Доукинсу следовало бы серьезно рассмотреть оригинальную работу другого профессора Оксфордского университета Майкла Поланьи.
В яркой статье, озаглавленной «Непревратимые структуры жизни», Поланьи, бывший аспирант колледжа Мертон Оксфордского университета, сравнил механизмы с эволюционной теорией. Люди создают механизмы, хотя они используют законы неживой природы. «Итак, механизм как целое работает под контролем двух различных принципов. Более высокий — проект механизма, и он подавляет более низкий, который заключается в физико-химических процессах, происходящих в механизме» (11).
Поланьи рассматривает живые механизмы и информацию, содержащуюся в ДНК, как граничные условия с рядом ограничений над ними. Он рассуждает, что «граничное условие никогда не связано с процессом, который оно ограничивает». Например, когда Гали-лео проводил свой опыт с мячами, скатывающимися по наклону, выбор наклона не имел отношения к законам механики. Кроме того, форма и обработка испытательных труб не имели ничего общего с законами химии. Мы не можем определять структуру механизмов законами, которые они используют. «Следовательно, — делает он вывод, — морфология живого превосходит законы физики и химии» (12). Ссылаясь на ДНК, Поланьи сомневается в эволюционной теории. «Во свете нынешней теории эволюции кодовая структура ДНК должна появиться в результате серии случайных вариаций в процессе естественного отбора. Однако этот эволюционный аспект здесь не применим. Каким бы ни было происхождение конфигурации ДНК, она может функционировать как код только в том случае, если ее порядок не является следствием воздействия потенциальной энергии. Он должен быть так же физически неопределим, как последовательность слов на напечатанной странице. Подобно тому, как расположение слов на напечатанной странице не связано с химическим составом напечатанной страницы, так и базисная последовательность в молекуле ДНК не связана с химическими силами, действующими в молекуле» (13).
«Можно ли уподобить контроль морфогенеза посредством ДНК проектированию и созданию механизма инженером?» — спрашивает Поланьи. Он отвечает на свой вопрос положительно. Кодовая структура ДНК со всей ее информацией, которая воздействует на рост организма, влияет на организм, как инженер на машину. Тот факт, что организм использует физико-химические вещества внутри себя, никоим образом не дает полную картину организма, который находится под двойным контролем — ДНК и физико-химических веществ, причем ДНК принадлежит первоочередное влияние. Мне кажется, что эта модель говорит о творческом замысле (не поэтапном происхождении), где ДНК оказывает главное влияние на развитие живых организмов.
Скотт М. Хьюз, рассуждая о ДНК, отмечает, что «ученые — разработчики компьютеров убедительно показали, что информация не возникает и не может возникнуть спонтанно. Она является только следствием расходования энергии (расположения в определенном порядке букв и слов) и находится под руководством разума, что имеет решающее значение. Поэтому, поскольку ДНК — информация, напрашивается единственный логический и разумный вывод — ДНК была образована Разумом» (14).
На основании работы над ДНК кажется более разумным заявить о том, что она свидетельствует о мудром Создателе и, следовательно, красноречиво свидетельствует о творческом замысле, а не о поэтапном происхождении.
Сложность
Эволюционная теория — это парадигма, концепция, еще не доказанная, но принятая как основное предположение. Наука изучает природу в рамках этой предполагаемой парадигмы в поисках доказательств в поддержку самой парадигмы. Следовательно, сама парадигма настраивает и формирует поиск. Когда мы начинаем видеть, насколько сложно устроена природа, то замечаем это на каждом шагу. Человек должен задать серьезный вопрос: могло ли это сложное устройство природы развиться от случайной генетической мутации или естественного отбора? Майкл Дентон раскрывает огромность проблемы, когда говорит о ДНК. «Для скептика является оскорблением разума предположение, что генетические программы организмов более высокого порядка, состоящие примерно из миллиарда бит информации, эквивалентны последовательному расположению букв в небольшой библиотеке в тысячу томов, содержащих в зашифрованной форме бесчисленное множество замысловатых алгоритмов, контролирующих, обуславливающих и организующих рост и развитие миллиардов и миллиардов клеток в сложные организмы, — что такие генетические программы были составлены чисто случайным образом. Но дарвинист принимает такую идею без тени сомнения — парадигме отдается предпочтение» (15).
Учитывая сложность таких бесконечно малых элементов ДНК, какой из наблюдаемых известных нам процессов отвечает за их развитие? Дело в том, что эволюционная теория не дала информации о том, как могло возникнуть такое сложное строение на самом основном уровне живых организмов. В своей содержательной книге «Происхождение Дарвина» Брайен Лейт поясняет: «Я не думаю, что есть такой эволюционист, который очень обрадовался бы существующим идеям о том, как появляется сложное строение» (16).
Ричард Докинс в журнале «Новая наука» отмечает, что для объяснения «организованной и явно целенаправленной сложной структуры жизни» существуют только две альтернативы дарвинизму. Это «Бог и ламаркизм». Поразительно, до какой степени увлекла Докинса эволюционная теория, когда он отвергает идею Бога как разумную причину происхождения сложного строения в природе. «Я боюсь, что быстро разделаюсь с Богом. У Него может быть много добродетелей: без сомнения, Ему нет цены, когда Он тревожит совесть и утешает умирающих и осиротевших, но там, где идет речь об организованном сложном строении, Он не при чем. Мы пытаемся объяснить организованное сложное строение и ссылаться при объяснении на существо, достаточно организованное и сложное, как на его Создателя, значит, молоть чепуху» (17).
По крайней мере Докинс признает существование Бога, Который «тревожит» и «утешает» человеческие существа. До некоторой степени он все же признает сверхъестественное. Почему тогда он ограничивает причинную обусловленность естественной? Неужели его предвзятое мнение ограничивает его настолько, что он отказывается разобраться во всех существующих возможностях, как следовало бы ожидать от нормальной научной методологии? Стивен К. Мейер был прав, когда заметил: «Если соперничающие гипотезы исключаются до того, как им дадут оценку, то остающиеся теории могут незаслуженно занять доминирующее положение» (18). Это произошло в самоограничивающейся натуралистической парадигме эволюционной теории. Что нужно сделать науке — так это признать более разумным основанием сложного строения природы сверхъестественную причинную обусловленность, а не случайную генетическую мутацию и естественный отбор. Начиная от макромира и заканчивая микромиром — везде мы найдем сложное строение, и разум повергается в шок от предположения, что такая сложность является плодом случайной и бессмысленной эволюции.
Курт П. Уайз говорит, что сложность мира есть факт, который эволюция вынуждена оставить без объяснения. «Всякий, изучавший биохимию, был поражен чрезвычайной сложностью самовоспроизведения, транскрипцией, циклом Кребса и другими признаками живых организмов. Для тех, кто не изучал такой науки, они являются немногими из многих химических процессов, которые происходят в одной из триллионов клеток вашего организма в любой данный момент времени. Считается, что фотосинтез как пример субклеточного процесса состоит из целых пятисот химических ступеней, и мы полностью понимаем только некоторые из них. Однако сколько этих процессов происходит спонтанно внутри клеток» (19). Он прослеживает сложность на различных уровнях — от химических процессов в клетке до человеческих органов в их взаимосвязи, сложность групп организмов и их взаимодействий между собой, и, наконец, Земли и сложной комбинации астрономических тел, благодаря чему на нашей планете существует жизнь. «Макроэволюционной теории никогда не удавалось успешно объяснить формирование любого уровня этой сложности, не говоря уже о полном ее объеме» (20). Как сказал Майкл Дентон: «Практически в каждой области фундаментальных биологических исследований все чаще открываются более высокие уровни замысла и сложности» (21). Это действительно подвергает сомнению теорию эволюции.
Помимо сложности существует вопрос интеграции. «Словно недостаточно было самой сложности явлений, воистину поразительна интеграция этой сложности. Субклеточные химические процессы привлекают к участию большое количество сложных молекул и химических преобразований, но, кроме того, эти элементы и явления связаны в хорошо уравновешенные и своевременные группы элементов и преобразований, дабы воспроизвести комплексный процесс. Подобным образом функционирование субклеточных органелл, клеток в тканях, тканей в органах, органов в системах, систем в телах, организмов с другими организмами, групп организмов в биосфере — все это открывает потрясающую интеграцию. Как и в случае со сложностью этих элементов и явлений на любом данном уровне, никогда не наблюдалось, чтобы такой уровень интеграции возник из неразумного естественного закона и процесса. Интеграция, видимо, доказывает существование разумной причины» (22).
«Интеграция столь потрясающа внутри уровней, но еще более потрясает интеграция между уровней. Субклеточные системы органелл и химические процессы не только демонстрируют интеграцию, но сами связаны между собой, что необходимо для выживания клетки. Даже более впечатляющая подобная интеграция существует между всех уровней. И вновь этот уровень интеграции не объясняется эволюционной теорией, но адресуется к теории разумной причины» (23).
Человеческий глаз
В 1861 году, спустя два года после опубликования «Происхождения видов», Дарвин написал письмо биологу Асу Грею с такими словами: «На сегодняшний день глаз бросает меня в дрожь» (24). «Предположение о том, что глаз, — писал он, — со всеми его непревзойденными приспособлениями для регулировки фокуса на различные расстояния, для пропускания различного количества света и для коррекции сферической и хроматической аберрации является продуктом естественного отбора — это абсурд в высшем смысле этого слова, и я заявляю об этом открыто… Веры в то, что такой совершенный орган, как глаз, мог появиться в результате естественного отбора более, чем достаточно, чтобы ошеломить кого угодно» (25).
Если глаз бросил Дарвина в дрожь, вообразите, что могли бы сделать с ним нынешние дополнительные знания о глазе! «Недавние электрофизиологические исследования открыли очень сложную связь между нервными клетками сетчатки, которая помогает глазу выполнить много видов предварительной обработки данных визуальной информации, прежде чем передать ее в мозг в двоичной форме. Умение этих механизмов вновь было подчеркнуто их близкой аналогией с процессами усиления и очищения изображения, осуществляемыми ныне компьютерами, которые используются, например, в NASA на изображениях, передаваемых из космоса. Ныне более точной аналогией глаза можно считать телевизионную камеру» (26).
У Дарвина были все основания прийти в трепет при рассмотрении человеческого глаза, ибо мог ли естественный отбор создать такую упорядоченную и точную композицию, такую сложную систему? Более того, как мог невероятно медленный процесс естественного отбора создавать функционирующий глаз на каждом этапе его развития? Ричард Докинс признает, что человеческий глаз «в любом случае не мог бы появиться через одноэтапный отбор» (27). Он считает, что для развития человеческого глаза потребовалось бы несколько сотен миллионов лет (28). Однако в другом месте Докинс сказал: «Глаз — это преимущественно такое устройство, где каждая частица лучше, чем ничего; глаз, например, без хрусталика и даже зрачка может еще различать смутную тень хищника» (29).
Но как фактически частица глаза может быть глазом? Как мог предполагаемый долгий процесс создать глаз, в то время как глаз является только частицей более обширной сложной сети взаимосвязанных частей, составляющих систему зрения? Как сказал Элвин Платинга: «Здесь есть проблема: как, например, хрусталик развился, как предполагается, посредством произвольной мутации и естественного отбора, в то время как одновременно должны были развиваться необходимые мышцы, оптический нерв, сетчатка, палочки и колбочки и много других деликатных и сложных структур, которые должны быть приспособлены друг к другу таким образом, чтобы взаимодействовать друг с другом? Действительно, здесь участвует не только глаз. Здесь наличествует целая система зрения с участием необходимых частей мозга. Много различных органов и зависящих от них структур должны развиваться вместе, и тяжело представить себе серии таких мутаций, в которых каждый участник серии имеет адаптивные свойства, — серии, которые являются шагами на пути к появлению глаза и в которых последнее звено системы — это живое существо с таким глазом» (30).
Глаз слишком сложен сам по себе и в своей зрительной системе, чтобы быть продуктом случайного развития. Вот почему идея Докинса о том, что глаз функционирует как глаз даже на ранних стадиях развития, не имеет смысла. Гарвардский ученый Стивен Джей Гоулд спросил: хорошо ли иметь пять процентов глаза? Сознавая, что такой глаз не может видеть, ученый решил, что он может выполнять какие-либо другие функции, кроме зрения. Докинс не согласился с Гоулдом и сказал, что пятипроцентный глаз используется «для пятипроцентного зрения». Но как пятипроцентный глаз может использоваться для пяти процентов зрения, когда зрение отсутствует, если глаз не является стопроцентным глазом со всеми присущими ему элементами и полностью функционирующий, как отмечено выше Платингой? Правовед Филипп Е. Джонсон увидел нелогичность вывода Докинса и выразил это в следующих словах: «Ошибочность этого аргумента заключается в том, что „пять процентов глаза" не равноценно „пяти процентам нормального зрения"» (31).
Дэн Е. Нилссон и Сюзанна Пелгер из университета Ланд считали, что человеческий глаз мог бы развиться в течение «нескольких сотен тысяч поколений» «1 829 этапами» (32), однако они начинают с плоского, чувствительного к свету лоскутка клеток. Они ничего не говорят о том, откуда взялись эти светочувствительные клетки. Двое исследователей предполагают, что эти клетки присутствовали, но не знают, как они сформировались. А это является основным, что следует доказать, а не предполагать, если они желают продемонстрировать, как развивался глаз. Истинная наука начинает процесс вначале, а не далеко в пути.
То, что мы рассказали о глазе, относится ко многим другим органам или частям тела, например, к легкому птицы или ее крыльям. Каждое имеет сложную схему строения, где ни одна часть не может развиться без одновременного развития всех других частей. Проблема заключается в том, как могли появиться легкое и крылья такими, какие они есть? Как могло птичье легкое, через которое воздух проходит только в одном направлении, развиться из органа с двусторонним движением воздуха, как это происходит у всех других позвоночных животных?
И превыше всего это сложность человеческого мозга. Нейробиолог Роджер Сперри, лауреат Нобелевской премии 1981 года за исследование полушарий человеческого мозга, утверждает, «что мозг как единое целое так или иначе контролирует его составные части способом, который меняет функциональное физическое состояние 10 миллиардов нейронов мозга» (33). Хотя Сперри отвергает сверхъестественное, он, по крайней мере, сознает, что мозг имеет не только «функциональные физические» измерения. Сложное устройство человеческого мозга эквивалентно самой сложной компьютерной сети, известной человечеству, и убедительно говорит о Творце, а не о случайной вероятности его появления.
Майкл Дентон отмечает: «Если сложные компьютерные программы не могут измениться случайными механизмами, то наверняка то же самое относится к генетическим программам живых организмов» (34). Неверно проводить сравнение с «эволюцией» самолетов от моноплана Блериота до Боинга-747, ибо их развитие не зависело от случая (35). Мы не можем объяснить полнейшее совершенство всей вселенной на всех уровнях, ссылаясь на случайность и произвольные природные процессы (36).
Произвольная случайность привносит теорию вероятности в эволюционную теорию. Огромные периоды времени служили безопасной гаванью для эволюционных гипотез, потому что, по мнению ее теоретиков, при наличии достаточного количества времени возможно любое эволюционное развитие. При наличии достаточного времени могло появиться именно то, что необходимо в эволюционном процессе, как, например, появление числа 26на колесе рулетки. Но эта лазейка сегодня больше не годится, так как наука стала больше понимать сложность эволюции. «Теперь мы видим, что нужны значительные органические изменения, чтобы в костях, мускулах, артериях и тому подобном одновременно и независимо совершалось множественное развитие компонентов, — сообщает Хьюстон Смит. — Эти условия увеличивают требования к теории вероятности в астрономических масштабах. Это все равно, что на 10 или 15 столах одного и того же казино рулетка одновременно остановилась на числе 26, затем на числе 27, 28 и 29 в строгом порядке. Для совершения предполагаемых последовательных циклов понадобилось бы больше времени, чем существует Земля» (37).
Клетка
Дарвиновская эволюция считает, что постепенные микроэволюционные этапы объясняют развитие жизни полностью от первичного состояния до человеческого существа (некоторые даже утверждают, что люди будут развиваться и далее от своего первичного состояния (38). Многие люди понимают эволюцию как изменение от простого к сложному. Мы уже отметили, насколько сложен человек, и многое можно было бы сказать также о сложности животного мира. Наша цель — показать, что сложность не является конечным результатом некоего эволюционного процесса, но она появляется даже в самом маленьком структурном элементе жизни, таком как ДНК и одна-единственная клетка.
Молекулярная биология открыла целый новый сложный мир, который поражает воображение и показывает, насколько неправдоподобна теория эволюции. У. Р. Бёд в своей книге «Снова о происхождении видов» рассказывает об огромной сложности единственной клетки. Цитируя Сагана, он делает вывод, что простая клетка содержит «информацию… соизмеримую с сотней миллионов страниц Энциклопедии Британника» (39). Ричард Докинс сравнивает ее с 30 томами энциклопедии (40). Какая бы аналогия ни использовалась, всегда поражает, какое огромное хранилище заключено в одной крошечной клетке! Автор книги «О пандах и людях» говорит даже, что «если бы вся информация, содержащаяся в одной клетке нашего тела, была написана на пишущей машинке, получилось бы столько книг, сколько вмещает большая библиотека» (41). Крошечные бактериальные клетки невероятно малы, и «каждая является, по существу, настоящей микроминиатюрной фабрикой, содержащей тысячи тонко прилаженных деталей сложного молекулярного оборудования, собранного из сотни миллиардов атомов, и гораздо более сложного, чем любое оборудование, построенное человеком и абсолютно несравнимое с неживой природой» (42).
Кто может объяснить, как самая простая и самая крошечная клетка стала сложной? Общеизвестный эволюционный процесс не может служить причиной появления даже этих так называемых примитивных клеток. Фактически, как верно замечает Жак Монэд, «самые простые клетки, доступные нашему исследованию, не содержат в себе ничего примитивного» (43).
(1) Stephen C. Meyer цит. в: The Creation Hypothesis, p. 72.
(2) Millard J. Erickson. Christian Theology, Grand Rapids: Baker, 1986, p. 49.
(3) Meyer, p. 71.
(4) Там же, с. 67.
(5) Тамже, с. 68.
(6) Мае-Wan Но and Pewter T. Sauders, eds. Beyond Neo-Darwinism: An Introduction to the New Evolutionary Paradigm, London: Academic, 1984, p. x.
(7) Percival Davis and Dean H. Kenyon. Of Pandas and People, p. 61.
(8) Michael Denton. Evolution: A Theory in Crisis, p. 334.
(9) John W. Oiler, Jr., and John L. Omdahl цит. в: The Creation Hypothesis, p. 238.
(10) Тамже, с. 265.
(11) Michael Polanyi. "Life’s Irreducible Structure" p. 1308.
(12) Там же, с 1309.
(13) Там же.
(14) Scott M. Huse. The Collapse of Evolution, Grand Rapids: Baker, 1983, p. 95.
(15) Denton, p. 351.
(16) Brian Leith. The Descent of Darwin: A Handbook of Doubts About Darwinism, p. 36.
(17) Richard Dawkins. "The Necessity of Darwinism" / New Scientist, Apr. 15, 1982, p. 130.
(18) Meyer, p. 100.
(19) Kurt P. Wise цит. в: The Creation Hypothesis, p. 228.
(20) Там же, с. 230.
(21) Denton, p. 342.
(22) Kurt P. Wise цит. в: The Creation Hypothesis, p. 230.
(23) Тамже.
(24) Charles Darwin цит. в: Denton, p. 326.
(25) Charles Darwin цит. в: Scott M. Huse. The Collapse of Evolution, Grand Rapids: Baker, 1983), p. 73.
(26) Denton, p. 333.
(27) Richard Dawkins. The Blind Watchmaker, p. 140.
(28) Тамже, с. 40.
(29) Richard Dawkins in But Is It Science? The Philosophical Question in the Creation/Evolution Controversy, Michael Ruse, ed. (Buffalo, N. Y. : Prometheus, 1988), p. 210. Cf. The Blind Watchmaker, p. 41.
(30) Alvin Platinga, "When Faith and Reasa on Clash: Evolution and the Bible, " p. 25.
(31) Philip E. Johnson, Darwin on Trial, p. 35.
(32) Dan-E. Nilsson and Susanne Pelger, "A Pessimistic Estimate of the Time Required for an Eye to Evolve, " Nature, Apr. 21, 1994.
(33) John Gliedman’s comment in "Scientists in Search of the Soul, " Science Digest 90 (July 1982): 78. Роджер Сперри отвергает сверхъестественное и существование внефизического феномена.
(34) Denton, p. 315.
(35) Там же, с. 316, 317.
(36) Там же, с. 342.
(37) Huston Smith, "Evolution and Evolutionism, " Christian Century, July 7-14, 1982, p. 756. См. также Scott M. Huse, The Collapse of Evolution, p. 92, где он утверждает, что «время совершает разъединение, распад, а не синтез».
(38) Ричард Докинс говорит, что «человеческое тщеславие лелеет абсурдное представление о том, что наш вид — окончательная цель эволции» (The Blind Watchmaker, [London: Norton, 1987], p. 50).
(39) W. R. Bird, The Origin of Species Revisited, p. 300.
(40) Dawkins, p. 18.
(41) Charles B. Thaxton, ed. Of Pandas and People, p. 7.
(42) Denton, p. 250.
(43) Jacques Monod, Chance and Necessity: An Essay on the Natural Philosophy of Modern Biology, trans. From French by Austryn Wainhouse (London: 1972), p. 134.